Есть несколько мыслей, которые в силу поверхностной осведомленности автора о выбранной теме, интересны, но несколько туманны. Во всяком случае, они не оформились ни во что конкретное, и едва ли это когда-нибудь произойдет. Потому позволю себе выпустить их сюда в том виде, в каком смогу))
Речь идет о встроенности феномена "криминальный авторитет" ("браток") в повседневную жизнь, этот образ знаком всем – из личного опыта, из средств масс-медиа и из самой обычной разговорной речи. Образ (по причинам, которые подлежат выяснению) неоправданно мощно доминирует в кругах, не имеющих прямого отношения к сфере криминального – одно из самых "народных" радио "Шансон" на 90% состоит из блатных песен, лирики зоны. Это по меньшей мере странно. Целостность образа и его потенциал заставляет задуматься о его роли и причине возникновения и существования, а также о внутренних механизмах.
Начну с пафоса. На ум сразу приходит лапидарный персонаж из детства – Мальчиш-Кибальчиш с его твердым словом. Непреклонность и пафосность его поступков может быть квинтэссенцией образа "криминальный авторитет". Ореол притягательности "криминального авторитета" несомненно коренится в сфере возвышенного (по Канту), он задействует тот минимум субъективного, который отвечает за самооценку (кантовский "масштаб возвышенного"). На практике это выражается через моничность "твердого слова" "братка": высказывания типа "пацан сказал – пацан сделал" или "разговор по понятиям". Налицо сила, которую можно сравнить с средневековым отношением к слову – это Универсалия; слово и вещь в данном случае едины. Завидная роскошь, которую не может позволить себе постсовременная культура)) Разговор «по понятиям» – как средневековый дискурс, двигается от универсалии к универсалии. И оживляет его опять же средневековая эквивокация – двойное значение понятия, лабиринт смысла, разобраться в котором может только посвященный в эти самые «понятия». Игра в авторитета очень привлекательна – право сказать собеседнику «Ты че, рамсы попутал?» дает быстрый и стопроцентный эффект идентичности, совпадение мятущегося в постмодернистских тенетах субъекта с самим собой, одномерным и наделенным первобытным всемогуществом. Естественно в качестве такого весомого (и надо отдать должное, яркого) способа общения образ братка был подхвачен жадным до нового и блестящего Гламуром, где и успешно закрепился, обеспечив себе еще большую устойчивость и жизнеспособность. Можно предположить, что взаимодействие криминального с гламурным породило (как минимум, обеспечило популярность) несколько разновидностей маргинальной лексики - подонковской, в частности.
Притягательность возвышенного образа "браток", "криминальный авторитет", "хулиган", "бандит", "олигарх" корнями своими уходит в архетип трикстера; трагической, демонической фигуры. Однако отличие состоит в том, что для фигуры «криминального авторитета» характерно превалирование именно образа, внешнего ореола, взятого в его преизбытке и самоценности. Следует обратить внимание, что транслируется именно внешний образ – шлейф криминальных поверхностей, так сказать – от наколок до манер. На дворе постмодерн, все-таки)) Никто не спешит попасть на зону, чтобы потом прочувствовать как следует репертуар радио Шансон изнутри ;) . Для публичного потребления образа важна именно эмоция "браток" – эмоция братства, братания. В этой эмоции как конфетка в фантике вложена жажда принадлежности и обретения идентичности – отличная приманка для дремлющего и разленившегося субъекта. Прочность идентификации "браток", "криминальный авторитет" и самое главное ее доступность обеспечивает львиную долю притягательности этого странного образа.
Другая заманчивая сторона для субъекта – это преступление как девиация. Смена траектории субъективации в сторону преступления очевидно обладает достаточным потенциалом первоначально, чтобы быть (пусть и навсегда отложенным) событием №1 субъекта. Криминальное неслучайно одного корня с "критическим", как минимум это проба выхода на границы (смысла, свободы, жизни и тд.) Правда зачастую это остается только пробой, не переключаясь в режим актуального. Таково массовое использование образа криминала – игра в преступление, в авторитет и соответственно в субъекта. Это центральный узел проблемы, на мой взгляд, и здесь скрыты вопросы о характере этой игры и ее корреляции с современностью как таковой – особенно в контексте привлекательности для молодежи криминальных группировок, в частности террористической организации «ИГИЛ» (организация запрещена в РФ).