«Макбет» с Фасбендером или немного о жанре «эпик»

Что такое «эпичность»? Что это слово выражает и что производит по своему поводу? И в каком родстве состоит с эпосом, как с полем формирования сообщества? Вот ряд вопросов, который попробую рассмотреть на материале свежепросмотренного фильма «Макбет» (реж. Джастин Курзель, 2015).

Начну непосредственно с того, что запустило данное размышление. Просмотр «Макбета» на всем своем протяжении производил стойкое ощущение диссонанса сюжетного ряда и производимого им эффекта. Нельзя сказать, что фильм мне не понравился, но он понравился не так, как должен бы Макбет. Шекспировскую пьесу (как классическое произведение) можно поставить хорошо или плохо, но в случае «Макбета» данная бинарная оппозиция как-то не убедительно работает. По прошествии некоторого времени понимаешь, что дело в визуальном устройстве фильма – каждый его кадр хорош, даже слишком хорош. В ущерб целостности фильма начинаешь ощущать его дизайн, которого так много, что сцены выглядят как слайды. Их дискретность, продиктованная их избыточной визуальной завершенностью создает эффект экранизации графической новеллы –  жанра, широко применяемого к нарративам поп культуры, таким как фэнтези, манга, истории о супергероях; однако плохо подходящего для передачи трагедии. В рецензиях на данный фильм Курзеля часто встречаются схожие оценки, например:

«Особенно жалко, что история фатума, который не вырубишь никаким топором, и низвержения в безумие распадается на ряд эффектных, красиво снятых сцен и не хочет соединяться во что-то цельное»[3].

Или вот еще:

«Так убиваются разом и страсть, и смысл, зато получаются высокохудожественные движущиеся фотообои»[4].

И вот вовсе замечательно:

«Шекспир в кино никогда еще не был настолько невыносимо прекрасен на первый взгляд. Никогда не был он и настолько скучен при рассмотрении более пристальном — если бы фильм Курзеля был фотогалереей, он бы, возможно, только приобрел в занятности»[5].

И даже хвалебные рецензии умудряются так похвалить работу создателей фильма, что глубина провала становится только отчетливей:

«Это превращает просмотр "Макбета" в глубоководное погружение, где, вылавливая из длинных фраз лишь отдельные слова, вместо вслушивания всматриваешься в лица актеров, проживая с ними все страдания, сомнения и боль. Майкл Фассбендер и Марион Котийяр привносят столько эмоций, что сам текст становится почти ненужным. Курзель использует цвета, кадры, звук, декорации, пейзажи, извлекая из них максимальную пользу и почти гипнотизируя зрителя, столь слаженно и четко работают все, даже самые мельчайшие детали, в этом механизме. Визуальный язык в “Макбете” столь богатый, что объясняет он все происходящее лучше всяких слов. Курзель, как уверенный в себе пастух, ведет зрителей к посланию картины столь ловко, что заскучать по пути не удается» [6].

Так вот, при указанных внутренних неладах картина обладает бесспорной притягательностью, вычленить которую я и собираюсь далее с целью изучения ее природы. Эту притягательность легче всего описать одним словечком – «эпичный». Это довольно маргинальное прилагательное произрастает в слэнговой сетевой среде и как все растущее имеет несколько размытое значение, балансируя на грани позитивного восклицания, эмоционального маркера одобрения и восхищения («эпично!», «эпик!»). Популярность этой формы прилагательного в отличие от более литературной формы «эпический» очевидно подогревается английским epic; можно смело сказать, что «эпичный » происходит именно от epic, а вовсе не от русского «эпос». Английское epic еще более универсально в использовании; это слово густо пересыпает диалоги, отзывы и описания о медиапродукции и социально значимых событиях, и всегда служит для привлечения внимания пользователей, являясь чем-то вроде отметки качества, легко узнаваемого знака, указывающего на определенную категорию вещей. И для английского, и для русского варианта слова в качестве синонимов могут быть использованы словечки типа «мега», «супер», «гипер», и порой все вместе сразу. Если мы посмотрим на определение слова «эпичный», данное самими пользователями, то получится примерно такая картина:

«То же что и "эпический" - грандиозный. Это скорее разговорное»[7].

«народный - массовый наверно»[8]

«Ну к примеру реклама. Рекламируют сок а показывают фрукты. Короче простое действие показывается по другому красивее но с тем же смыслом»[9]

То есть «эпичный» - это грандиозный, народный, эстетский. Востребованность жанра «эпик» велика - в сети существуют целые подборки «эпичных» картинок, «эпичной»  музыки, трейлеров, игр и прочего.

Можно было бы пуститься во все тяжкие, полезть в кантовскую эстетику и выудить там соответствие эпичного и возвышенного, а заодно и подобрать пару-антагониста (няшное? мимимишное?). Но оставим это изыскание на следующий раз. Отметим только, что при напрашивающейся аналогии с возвышенным в эпичном присутствует неустранимая компонента легкости и виртуальности, свойственной именно среде сетевого общения среди молодежи (говоря о «молодежи», кстати, я вовсе не имею в виду биологический возраст, тут скорее будет уместна концепция kidult). Интересно, что Майкл Фасбендер, исполнивший роль Макбета, в интервью о фильме сам характеризует его как эпичный:

«Если бы вам пришлось убеждать, скажем, какого-то подростка посмотреть этот фильм, что бы вы сказали?
Во-первых, смотреть стоит, потому что это очень эпичная картина,  эпичный сюжет, в котором замешано множество человеческих историй»[10].

Виртуальная составляющая эпичности проявляется в амбивалентности значений – величественное и грандиозное в сети непременно обзаводится/становится мемом, обрастая фотожабами и демотиваторами. Вот пара примеров:

То есть «эпичный» вполне выдерживает и иронию по собственному поводу, что говорит в его пользу – это зона формирования смыслов, зона роста современной попкультуры. Самодостаточность и общепонятность «эпичного» подтверждается функционированием этого слова в качестве номиналии. Есть, например, мультфильм с названием Epic, где крохотные няшные персонажи (в них чувствуется тяжелая поступь андерсоновской Дюймовочки и диснеевских фей) при всей своей комичности ведут миниатюрную войну Добра со Злом с эпическим (ну, по замыслу авторов) размахом.

Но вернемся к «Макбету». Что общего у «Макбета», Путина на динозавре и котика в кольчуге?  Чем привлекает публику этот грандиозный народный эстетский способ выразительности?

Мне кажется, здесь будет уместно совершить шаг от  понимания того, чем является эпос в его традиционном значении, а именно от формирования сообщества с помощью слова. Свои – это те, кто воспроизводят общий эпос, говорят общее слово и понимают друг друга.  Для античности устный эпос был гарантом целостности мира и отмечал границы обитаемой ойкумены. Эпос отличался текучестью и поливариантностью, ризоматичностью существования. Будучи записанным, эпос не терял своей силы, хотя ее центр смещался в сторону почитания и канонического воспроизведения оригинала.  Эпичность времен цифровой революции создает похожую среду и выполняет сходные функции, с той разницей, что словесное трансформируется в визуальное или даже шире, дигитальное, со всеми вытекающими последствиями. Слово эпоса покидает легкие; а точнее сказать, приобретает глобальные цифровые органы воспроизведения, вдыхающие и выдыхающие с помощью множества облачных серверов. Эпично, не правда ли? «Макбет» и прочие преисполненные дизайна образчики современной медиа-продукции являют собой созерцательный эпос – высококачественное изображение, представляющее универсальный нарратив, опознаваемый как свой, так как попросту не содержит ничего чужого.

«Этот «Макбет» — настоящий концептуальный продукт. Все ради идеи, ради картинки. И ничего, что местами выглядит все очень декоративно, шаблонно и как в музее. Ведь это и есть современное искусство в чистом виде»[11].

Смотреть и созерцать полыхающий цифровой костер спецэффектов можно вечно. Это занятие безопасное, развлекательное и служащее защитой от всеобщего врага постиндустриального общества – скуки. Ну а что, как не общий враг делает нас единым народом?

Нельзя сказать, что в сети существует запрос на формирование собственного эпоса; скорее сеть существует по эпическим законам.

Для современного зрителя тождество фильма и рассказа уже привычно – дигитальная ойкумена состоялась не вчера. Но далеко не все тексты могут умещаться без изъянов в жанр эпик, отсюда и диссонанс – темпоральность текстов доцифровой эпохи другая. К примеру, не менее дизайнерский и эпичный фильм Зака Снайдера «300» хоть и берет за основу исторический факт героического противостоянии трех сотен спартанских воинов армии Ксеркса, тем не менее, не содержит противоречия, так как опирается на современный текст графической новеллы Френка Миллера, а не на исторические хроники античных авторов.

В итоге в «Макбете» шекспировская трагедия виртуализируется – ее текст, зачитываемый актерами, ощущается как неуместный, неловкий, фальшивый и излишний на фоне гипердостоверного визуального ряда; однако все та же странная неуместность хореического тетраметра запускает процессы меметического смыслообразования, свойственные сетевому пространству. Так бородатый Фассбендер-Макбет неожиданно оказывается в тренде, а костяк съемочной команды «Макбета» принимается за съемки экранизации игры Assassin’s Creed так, будто это продолжение роковых мытарств гламисского тана. Ревью на сайте thehollywoodnews.com очень точно описывает этот процесс: Macbeth magically transcends the line between play, film and dream. It’s bloody brilliant and blindingly brilliant, as well as emotional, evocative and epic.[12] (Макбет волшебным образом переходит границы между пьесой, фильмом и сном. Он невероятно кровавый и ослепительно прекрасный, а также эмоциональный, эвокативный и эпичный.)